3. Экономический анализ индивидуального преступного поведения
Неоинституционалисты подчеркивают, что преступник ведет себя по существу так же, как и нормальный законопослушный гражданин, - стремится наиболее эффективно использовать имеющийся в его распоряжении человеческий и физический капитал.
Таким образом, решение стать преступником в принципе не отличается от решения стать каменщиком, или плотником, или, допустим, экономистом. Индивид рассматривает чистые затраты и выгоды каждой альтернативы и принимает на этой основе свое решение». Однако между профессией плотника и «профессией» преступника все ® же есть одно принципиальное различие, которое экономисты давно заметили. Чтобы лучше его понять, есть смысл обратиться к одному, казалось бы, сугубо частному и эмпирическому экономико-криминологическому исследованию.
В 1972 г. была опубликована небольшая статья американского экономиста Майкла Сесновица «Доход от кражи со взломом». Ее автор на основе конкретных данных криминологической статистики штата Пенсильвания за 1967 г. попытался точно оценить, насколько прибыльна «профессия» взломщика (кражи со взломом, burglary, - самый широко распространенный в США вид преступлений), и тем самым дать пример конкретного использования общетеоретической модели расчета доходности преступной деятельности.
Кража со взломом, как, впрочем, и любой другой вид преступной деятельности, - это подчеркивает автор, высокорискованная деятельность, поскольку вор рискует быть пойманным и осужденным. Если попытаться изобразить в виде формулы зависимость чистого дохода преступника от различных факторов, то она будет выглядеть так:
R = (1-p)xS + px(S-D) = S - pxD (2)
где:
R - доход взломщика;
p - вероятность, что вор будет пойман и наказан;lbR
S - величина украденного;
D - денежная величина потерь взломщика, которые он несет в результате наказания.
Заметим, что эта формула имеет универсальное значение и может использоваться для расчета доходности любых видов преступной деятельности корыстной направленности - уклонения от налогов, ограбления банков, киднепинга, наркоторговли и т. д.
Если представить подход, продемонстрированный М. Сесновицем, в более общем виде, то поведение преступников предстает как максимизация ожидаемой полезности. Г. Беккер выразил ожидаемую полезность от совершения правонарушения следующей формулой:
EU = (1-p)xU(Y) + pxU(Y) - 0 = U(Y - pxf), (3)
где:
EU - ожидаемая полезность от преступлений;
p - вероятность осуждения правонарушителя;
Y - доход от преступления;
U - функция полезности преступника;
f - наказание за преступление.
Поскольку преступник рассчитывает на длительную карьеру, то при оценке дохода от преступной деятельности он должен учитывать альтернативные издержки - доход в легальном бизнесе, который он получал бы, если бы не пошел по «кривой дорожке». В модели Г. Беккера предполагается, таким образом, что потенциальный преступник имеет лишь две альтернативы: либо он выбирает преступную карьеру (при EU > 0), либо он остается законопослушным гражданином (если EU < 0).
Последователями Г. Беккера предлагались и более сложные модели
преступной деятельности. Широко известны, в частности, модели портфельного
выбора: потенциальный преступник может распределять свой
доход или свое время (т. е. свой денежный или человеческий капитал) в различных пропорциях между легальной и нелегальной деятельностью.
Экономическая теория преступлений и наказаний развивается уже треть века. Новая теория перестала быть модной новинкой, у нее есть свои ведущие специалисты и богатые традиции.
Однако если взглянуть на библиографию, то заметно, что основная масса известных работ по этой тематике опубликована еще в 1970-е гг. С одной стороны, вполне естественно, что после открытия новой темы немедленно следует серия открытий, а затем экономисты начинают «копать вглубь». С другой стороны, при знакомстве с литературой возникает ощущение, что первоначальный исследовательский порыв уже исчерпан, а «второе дыхание» не приходит.
Представляется, что экономисты-криминологи сталкиваются с двумя различными препятствиями - количественным и качественным. С одной стороны, принятая в экономической теории преступлений и наказаний модель взаимосвязи преступности и различных воздействующих на нее факторов начинает представляться слишком упрощенной. С другой стороны, преступность - эта та область общественной жизни, где большое значение имеют культурологические факторы, моделировать которые современная
экономическая теория в принципе еще не умеет.
Принятую в экономической теории преступности модель взаимосвязи основных факторов можно изобразить так, как показано на схеме (рис. 6).
Очевидно, что в этой модели игнорируются многие важные факторы, а влияние обозначенных показателей может быть не односторонним, а обоюдным. Рассмотрим хотя бы основополагающий для экономики преступности тезис, что наказание сдерживает преступность. Если задуматься, то станет ясным, что повышение раскрываемости преступлений и тяжести наказаний может и не вести непосредственно к снижению
преступности.
Во-первых, усиление деятельности правительственных правозащитных агентств должно уменьшать деятельность рядовых граждан по самозащите. В результате произойдет перераспределение ресурсов от частной к
государственной правоохранительной деятельности, а привычный для граждан уровень безопасности может не измениться.
Во-вторых, существует эффект вытеснения: временное или локальное усиление сдерживающих мер ведет к перемещению преступной деятельности в другие периоды времени или в другие регионы. Так, например, усиление государственного контроля за банковской деятельностью в развитых странах привело к формированию в «третьем мире» (например, на островах Карибского моря) оффшорных зон, где контроль за движением банковских вкладов практически отсутствует, что позволяет беспрепятственно «отмывать грязные деньги».
В - третьих, многие преступники (прежде всего, наркоманы) ориентированы на получение определенного дохода любой ценой. Если в результате принятых дополнительных мер безопасности уменьшится их средний доход от одних видов преступлений (например, люди перестают носить с собой наличные деньги, заменяя их кредитными карточками), то они будут совершать больше других преступлений (например, чаще грабить мелкие магазинчики или взламывать квартиры).
В-четвертых, рациональный преступник учитывает не реальные данные о раскрываемости, а лишь доступную ему информацию. Если повышение раскрываемости остается нарушителями незамеченным, то его сдерживающий эффект оказывается нулевым. В таком случае работа средств массовой информации может сама по себе, безотносительно к реальным успехам деятельности полиции, снизить преступность (если тиражируется информация об успехах в борьбе с преступностью) или, наоборот, повысить ее (если СМИ громогласно объявляют о беспомощности полиции).
В-пятых, следует учитывать, что ценностные нормы и правила поведения формируются у людей в юные годы, а затем обычно не изменяются. Если обычный гражданин, воспитанный в законопослушной среде, будет иметь возможность совершить преступление, то он, скорее всего, не пойдет на него, даже если будет полностью уверен в том, что его не поймают: психологические издержки заставят его низко оценивать полезность правонарушения. Тогда вероятность наказания за конкретное преступление, совершенное в данный момент времени, может вообще исключаться из числа факторов, влияющих на поведение потенциального преступника.
Сложные взаимосвязи между криминологическими факторами ведут к тому, что рекомендациями экономической теории преступлений и наказаний приходится пользоваться с большой осторожностью.
Ранее уже отмечалось, что экономическая теория преступлений и наказаний, будучи неоиституциональной теорией, постулирует (как и неоклассика в целом) принципиальный отказ от морально-этических оценок и идеологической предвзятости. В этом, считают неоинституционалисты, ее сила.
Чтобы лучше понять обсуждаемую проблему, вспомним один недавний эпизод из криминальной истории Америки. В 1997 г. одной из наиболее
громких сенсаций американской жизни стало дело знаменитого афроамериканского экс-спортсмена О. Дж. Симпсона, обвиненного в убийстве своей жены. Афро-американцы рассматривали этот процесс как проявление предвзятости «белой» Америки к представителям расовых меньшинств, и под давлением общественности (одно время Америка стояла буквально на пороге новой вспышки расовых волнений) обвиняемый был оправдан. Однако после вынесения оправдательного приговора обнаружились новые улики, неопровержимо доказывающие вину экс-спортсмена. Поскольку в США нельзя повторно судить раз оправданного по тому же самому обвинению, то американская юстиция нашла хитроумный ход: родители убитой подали в суд на убийцу, обвиняя его в том, что в результате убийства они лишились возможности пользоваться заботой и помощью своей дочери, и требуя на этом основании материальной компенсации потери. Суд вынес решение в пользу истцов, и теперь бывшая спортивная «звезда» обречена всю оставшуюся жизнь «сидеть на мели», отдавая все свои доходы родителям убитой им жены.
Если взглянуть на эту конкретную судебно-правовую коллизию с точки зрения экономической теории преступлений и наказаний, то, несомненно, казус был разрешен «по правилам»: с одной стороны, удовлетворены имущественные претензии родственников жертв, с другой - преступник остался на свободе, чем были предотвращены расовые беспорядки и неизбежные при этом социальные потери.
У россиянина в этой истории наибольший протест вызовет, вероятно, не позиция обвиняемого убийцы, не судебная казуистика, а меркантильность родственников убитых, предъявивших убийце счет в конвертируемой валюте за утерянную возможность пользоваться заботой и любовью близкого человека. Российская культура принципиально не признает возможности оценивать в деньгах честь и достоинство, не говоря уже о жизни человека. Между тем экономическая теория преступлений и наказаний (как и неоклассический экономике в целом) зиждется в конечном счете именно на использовании стоимостных оценок как универсальных соизмерителей.
Можно согласиться, что для американской культуры подобная тотальная монетаризация всех сторон жизни вполне естественна и общеприемлема. Но могут ли подобные подходы быть усвоены представителями иных культурных традиций? Если нет, то новая экономическая теория рискует выродиться в своего рода «игру для интеллектуалов» или, в лучшем случае, стать таким же имманентным лишь для американской культуры явлением, как, скажем, бейсбол или «политическая корректность».
Если рассматривать экономическую теорию преступлений и наказаний как культурологический феномен, то становятся заметны многие детали, свидетельствующие о трудностях адаптации этой новой теории не только в массовом, но даже в научном сознании. Вызывает этические возражения, в частности, даже применение самого принципа оптимизации к правоохранительной деятельности. Оптимизация без принуждения не может
быть основой для измерения эффективности всех форм осуществляемых действий, - полемически замечает по этому поводу известный французский экономист-криминолог Пьер Копп. - Экономия затрат по отношению к определяемой выгоде не является, например, основной характеристикой военной логики, где результат выражается зачастую бинарной оппозицией - поражение (провал) или победа (успех)».
Даже среди американских экономистов рационализм новой экономической теории далеко не всегда встречает понимание. Выдающийся американский неоинституционалист Гордон Таллок рассказывает в одной из своих статей о характерной ситуации, возникшей во время обсуждения мер по совершенствованию организации контроля за безопасностью движения машин на дорогах. Участвующий в работе дорожной комиссии экономист- теоретик быстро понял, что камнем преткновения должно стать определение цены фатальной автокатастрофы и сравнение ее с потерями автомобилистов от ограничений скорости передвижения (дальнейшее решение этой проблемы следует из модели Филлипса - Воти-Эскриджа). Однако подобный вопрос даже не был поставлен на обсуждение, поскольку экономист чувствовал, что такая постановка проблемы не нашла бы понимания у инженеров, и (что особенно любопытно) сам профессиональный экономист одобрял эту иррациональную реакцию. Он не хотел определять пропорции между количеством смертей и собственным комфортом, здраво объяснять их людям, занимающимся модернизацией дорог, и так же не хотел обсуждать это со мной, - так с оттенком удивления передает Г. Таллок реакцию своего коллеги.
Однако, если задуматься, то ничего особо удивительного здесь нет. Экономическая теория преступлений и наказаний неизбежно вынуждает в конечном счете четко признать, что «всему на свете есть цена», в том числе и человеческой жизни. Подобный денежный ультрарационализм подвергается табуированию практически во всех культурных традициях, светских и религиозных. Немудрено поэтому, что культурологический шок от таких рассуждений испытывают не только неспециалисты, но и интеллектуально искушенные экономисты.
Тридцать лет развития идей экономики преступлений и наказаний - достаточный срок, чтобы определилось отношение нового научного течения к обществу, но недостаточный, чтобы определилось отношение общества к этому течению. Можно отметить следующее: концепции экономики преступлений и наказаний органичны в рамках традиционной для неоклассического Экономикса «денежной» рациональности, которая, в свою очередь, есть одна из проекций родившейся в эпоху Реформации протестантской этики. Сейчас, в XXI веке, уже очевидно, что это отнюдь не единственный тип рациональности. В какой степени идеи экономики преступлений и наказаний могут быть адаптированы к другим культурам, покажут будущие исследования.